Выражение “Москва зашаталась” предписывают народной молве во время восстания Стеньки Разина в XVII веке, когда войско атамана “щелкало” словно семечки один за другим поволжские города и прямым ходом шло в сторону Москвы.
Еще больше эта фраза оказалась применима к положению, которое сложилось в Москве в октябре 1941 года, когда враг вплотную подошел к столице. В начале октября советская армия потерпела тяжелое поражение под Вязьмой. В котел попало около 600 тысяч личного состава, а немцы продвинулись в сторону столицы на 120 километров. 14 октября пал Калинин, спустя сутки Можайск. Москва еще никогда не была так близка к полному захвату.
Заминировать всё
15 октября выходит постановление ГКО СССР за номером 801 “Об эвакуации столицы СССР Москвы”. По нему объявлялась немедленная (в этот же день) эвакуация всех государственных органов власти, иностранных дипломатических миссий, наркоматов и партийных органов в город Куйбышев. Отдельной группе под руководством Лаврентия Берии и первого секретаря московского обкома Щербакова предписывалось организовать минирование ключевых объектов инфраструктуры города и в случае появления врага на окраинах Москвы произвести незамедлительный подрыв.
Постановление №801 не было публичным и предназначалось лишь до узкого круга лиц и исполнителей. Однако круг оказался уж очень широк. Разве можно было утаить шило в мешке и скрыть от жителей спешную эвакуацию привычных всем органов власти – райкомов партии, комсомола, судов, заводоуправлений, многочисленных наркоматов?
Но спусковым крючком тех событий, которые потом назовут Московской паникой, стало вовсе не поспешная эвакуация госорганов, а закрытие метро 16 октября 1941 года. Утром удивленные москвичи не смогли попасть ни на одну из станций подземки. В соответствии с постановлением работники метро проводили минирование тяговых подстанций и пунктов управления. На станции “Динамо” так вообще отключили трансформаторы и приступили к их демонтажу. За шесть лет существования метрополитена москвичи уже так к нему привыкли, что закрытые двери были восприняты как знак неизбежного падения города.
Прочь из столицы
И началась паника. Заводы закрывались, все руководство спешно грузило документы, и покидало заводоуправления. Многим стало уже не до рабочего процесса. Кое-где людей пускали на предприятие, кое-где проходные оказались закрытыми. Где-то рабочим выдали зарплату, а где-то их встречали наглухо закрытые кассы и отсутствие начальников.
Занятия в учебных заведениях прекратились, студентов распустили по домам. Школьников встречали пустые классы, в больницах и поликлиниках царил хаос. Москвичи устремились в магазины, но те встречали их закрытыми дверями. Некоторые торговые точки работали, но продовольствие в них быстро закончилось.
И это все происходило на фоне массового бегства из столицы. Именно бегства, так как назвать эвакуацией этот процесс было нельзя. Из воспоминаний москвича Г. В. Решетина:
Шоссе Энтузиастов заполнилось бегущими людьми. Шум, крик, гам. Люди двинулись на восток, в сторону города Горького. Прибегает Иван Зудин… На шее у Ивана связка колбасы. Кладет на стол. Говорит, подобрал у магазина. Побежали вместе к магазину. Там уже ничего не осталось.
Усугубляло ситуацию еще и то, что никому не было объявлено о порядке эвакуации, не сказано, не разъяснено, что надо делать и в какой последовательности. В результате люди стали действовать по принципу “спасайся кто может”. Писатель Лев Ларский, который в 41 году был десятиклассником 407-й московской школы, вспоминал:
В три часа на мосту произошел затор. Вместо того чтобы спихнуть застрявшие грузовики и ликвидировать пробку, все бросались захватывать в них места. Те, кто сидел на грузовиках, отчаянно били нападавших чемоданами по головам. Атакующие лезли друг на друга, врывались в кузова и выбрасывали оттуда оборонявшихся, как мешки с картошкой. Но только захватчики успевали усесться, только машины пытались тронуться, как на них бросалась следующая волна.
Самое отвратительное в этом было то, что из города демонстративно бежали органы власти. Те, кто должны были показать жителям собственным примером, что ситуация под контролем. Им было дано указания эвакуироваться, вот чиновники и клерки бросились исполнять этот приказ буквально. Причем, даже у них не было никакой организованной эвакуации – сотрудники горкома и райкомов партии плевать хотели на дисциплину, они спасали собственные жизни. Да что там говорить о рядовых партийных клерках, если паника объяла даже ЦК ВКП(б). Старший майор госбезопасности Шадрин докладывал заместителю наркома внутренних дел:
В здании ЦК ни одного работника оставлено не было. В кабинетах царит полный хаос. Многие столы взломаны, разбросана всевозможная переписка, в том числе секретная. Совершенно секретный материал, вынесенный в котельную для сжигания, оставлен кучами.
Если все плохо по части организации было у партийной верхушки, то что же тут говорить про простых людей? Слухи в городе распространялись с чудовищной скоростью. Кто-то говорил, что немцы уже вошли в город. Кто-то утверждал что Сталин “в нервном параличе” и Молотов вывез его на самолете в Лондон. Одни старались убежать из города – пешком, по обочинам с мешками и баулами. А другие начали грабить магазины, заводские склады и заводоуправления. Прокуратура бесстрастно фиксировала случаи разграбления то склада продовольствия, то заводской кассы, то простой булочной.
Были и те, кто подальше прятал свои комсомольские значки, пионерские галстуки, жег партийные билеты и готовился встречать немцев. Но такие люди составляли меньшинство. Основная масса населения пребывала в растерянности – не понятно что происходит, где все руководство, почему они молчат?
Без паники!
И руководители заговорили. Но вначале было совещание в Кремле на тему обстановки в Москве. Оно прошло в обед 16 октября. Сталину было доложено о панических настроениях и он приказал главе московского горисполкома Василию Пронину и первому секретарю обкома Щербакову выступить по радио с разъяснением жителям, что город оставлен не будет. На том же совещании Сталин потребовал открыть метро и запустить общественный транспорт, остановившийся утром.
Выступление Пронина по радио произошло на следующий день – 17 октября. И оно произвело мощный эффект – уверенный спокойный голос председателя горисполкома объявил, что восстанавливается работа всех предприятий и организаций, все мародеры и паникеры получат по заслугам, весь транспорт уже работает, а Москва “была, есть и будет советской”.
В том, что транспорт работает, люди убедились еще накануне – уже вечером 16 октября метро открыло двери и пошли по рельсам трамваи. А органы правопорядка взялись за тех, кто не внял словам партии. 19 октября вышло постановление № 813 “О введении в городе Москва осадного положения”. В нем среди прочего был пункт 4, который обязывал правоохранительные органы нарушителей порядка привлекать к ответственности, предавать их суду военного трибунала, а провокаторов и мародеров расстреливать на месте.
Расстрел на месте
Карательные меры были тут же продемонстрированы населению. Вот выпуск “Комсомольской правды” от 21 октября 1941 года. Статья “Паникеры и предатели приговорены к расстрелу”. В ней рассказывается о руководстве обувной фабрики №2 Московского управления легкой промышленности. Директор фабрики, технорук, заведующий отделом труда, главный снабженец и начальник одного из цехов обвинялись в том, что самовольно закрыли предприятие, убежали со своих постов, разбазарили государственное имущество и “посеяли панические настроения”. Троих – директора, технического руководителя и начальника цеха – приговорили к расстрелу, остальным дали по 10 лет исправительных лагерей.
И эти меры подействовали гораздо сильнее, чем обращение по радио и листовки на улицах. Москвичи увидели, что власть на месте, власть готовит оборону столицы, власть жестоко карает паникеров и предателей. Уже 21 октября от паники не осталось и следа – люди вернулись к обычной жизни с поправкой на осадное положение. Но никому уже в голову не приходило больше бегать с манатками по улицам или грабить мелкие магазины. В городе наступил порядок. А уже через три недели весь мир будет ошарашено обсуждать парад на Красной площади – тот самый, с которого части уходили прямо на фронт. Туда, где вскоре миф о непобедимости германского вермахта сокрушительно рухнет под натиском советской армии.
