В многочисленных публицистических статьях с заголовками про помешательство Григория Орлова весьма подробно и обстоятельно описывается весь жизненный путь графа, смакуются его исторические заслуги и взаимоотношения с императрицей, тогда как непосредственно теме безумия посвящены два скупых абзаца в самом конце. Впал в детство, никого не узнавал, его пытались лечить, но увы…
В этой статье не будет ни слова о заслугах Орлова — сколько можно об этом писать. Начнем наше повествование сразу с причины психического недуга графа, которая за два десятка лет привела к полному распаду личности.
«Древняя» болезнь
Обратимся к первоисточникам. Русский историк Михаил Богословский в своем труде «Быт и нравы русского дворянства в 1-й половине XVIII» писал, что «болезнь Орлова была древней, приобретённой ещё в пору молодости». Что же это за болезнь? Ясность вносит один из основоположников психиатрии в России профессор Иван Балинский. В своих «Лекциях по психиатрии» он рассматривает Орлова как пример «позднего прогрессивного паралича вследствие сифилитического поражения мозга».
Причина помешательства Орлова действительно уходит корнями в его бурную юность. Вероятно, переболев венерической болезнью («французским недугом», как его называли в России) в молодости, Орлов не вылечил ее, а лишь заглушил. Да и не лечили тогда сифилис, а пичкали больного ртутью и делали ему кровопускания.
Первичные проявления болезни проходили сами собой, но она никуда не девалась, а переходила в латентную фазу, которая могла длиться 10–15 лет. В конце концов у человека развивался нейросифилис — тяжелое поражение головного или спинного мозга. Далеко не у всех — риск возникновения нейросифилиса при отсутствии лечения составляет примерно 20%. Орлову просто не повезло попасть в эту пятую несчастливую часть.
Безумие: начало
В биографиях графа сообщается, что в 1774 году его уволили со службы для лечения за границей, однако болезнь Орлова при этом нигде не называется. И вовсе не потому, что кто-то в ту пору пытался ее скрыть, просто диагностировать изменения, начавшие происходить с Орловым, никто в России не мог. Современники писали, что граф страдал от «нервного расстройства» и отмечали его «припадки странной природы» (придворный врач Джон Роджерсон). Екатерина же выражалась более обтекаемо: «Орлов отправился лечить нервы и расстройство головы».
Лечебный вояж по Швейцарии, Германии и Италии пошел графу на пользу, так как приступы головных болей стали реже, и он почти вернулся к прежнему работоспособному состоянию. Однако прикладывать свою активность ему было не к чему — никаких официальных должностей у Григория Григорьевича не существовало. Он появлялся на балах, сам организовывал приемы, словом, вел обычную светскую жизнь.
Но современники, и в первую очередь его брат Алексей, отмечали, что Орлов стал другим: часто терял нить разговора, впадал в беспричинную тоску, не к месту смеялся. Мог неожиданно сорваться из Петербурга и уехать в свое московское имение, где вел преимущественно ночной образ жизни. И вроде бы в этих поступках по отдельности не было ничего патологического, но вместе они рисовали картину надвигающейся болезни. Беда в том, что никто не диагностировал этот недуг, поскольку Орлов чувствовал себя в полном порядке и к докторам обращаться не думал.
Болезнь овладела бы им раньше, но ее наступление немного отсрочила женитьба графа на своей кузине Екатерине Зиновьевой в 1777 году. Об этом странном браке (Орлову 43 года, Зиновьевой 18 лет) современники писали мало:
Её брак со своим двоюродным братом, который был гораздо старше её летами, представляется чем-то загадочным. Задумал ли князь Орлов жениться на девице Зиновьевой вследствие любви и действительнаго увлечения ею, или в силу оскорбленнаго самолюбия и пошатнувшагося положения при дворе Екатерины: кто знает!
Но насколько можно судить из воспоминаний брата Алексея и писем придворных сановников, к юной Катеньке граф Орлов испытывал искреннее и глубокое чувство, какого не было даже к императрице. Он был по-настоящему влюблён в юную супругу, в прошлом остались кутежи и чудачества, граф отошёл от дел и полностью посвятил себя семейной жизни. Видимо, в этот период болезнь взяла небольшой перерыв, и головные боли, тремор, припадки, чудачества уступили место нормальной полноценной жизни.
Впрочем, ненадолго. У графини началась чахотка, и в июне 1781 года она умерла в Лозанне, куда Григорий Орлов ее срочно вывез для лечения.
По восходящей
Смерть любимой женщины стала для графа настоящим ударом: именно 1781 год кардинально изменил динамику болезни. Спутанность сознания Григория Григорьевича начала становиться постоянной, меланхолия перешла в отчаяние, а забывчивость — в дезориентацию.
В следующем году болезнь прогрессировала. Орлов перестал воспринимать реальность, в которой уже не было жены. Он все чаще разговаривал с ней, принимая за Екатерину то собак во дворе, то лошадь, а то просто ствол дерева. Потом его состояние вдруг сменялось на буйство и 47-летний Орлов, все еще сохраняя недюжинную силу, принимался крушить мебель, выбрасывать стулья в окна и бить зеркала. Его брат Фёдор писал: «Он сильнее всех нас, но рассудок его исчез. Ребёнок в теле гиганта».
И все же помешательство не было тотальным — в 1782 году Григорий Орлов еще мог приходить в себя и в эти периоды он становился отрешенным от всего. Разумеется, к нему приглашали врачей, но они могли лишь ставить осторожные диагнозы: «Граф Орлов страдает расстройством нервов и мозга», — вот что писал шотландец Роджерсон, лейб-медик Екатерины II.
Сама императрица принимала живейшее участие в судьбе бывшего фаворита, однако выражалось оно в ее настоятельной просьбе удалить больного от двора, адресованной лично Алексею. Тот приказ восполнил, и в 1782 году Орлова увезли сначала в московского имение Нескучное, а оттуда в Отраду, которая находилась от Москвы еще дальше. Сама государыня, навестившая графа в Нескучном, писала потом барону Гримму:
Наш бедный граф Орлов говорит с тенями, плачет, потом смеётся; всё требует видеть свою жену, уверяет, что она ждёт его.
Поглощенность Григория Григорьевича памятью об умершей жене со временем переросла в маниакальную одержимость. Он помногу времени проводил в вольере с собаками, где сидел на земле, гладил животное и повторял: «Катенька, ты пришла». Слуги вспоминали, как однажды граф велел приготовить карету: «Жена ждёт меня в Петербурге». Ему никто не перечил, заложили экипаж, помогли в него усесться, но проехав полверсты, напряженно вглядываясь в стену, Орлов приказал поворачивать обратно: «Она не узнает меня».
Безумие: финал
Распад личности стал необратимым. Это уже был не тот Орлов, который сверг императора. Это был человек, выжженный изнутри собственно памятью. К концу 1782 года граф Григорий Орлов уже почти не разговаривал. Иногда он плакал, повторяя имя жены, иногда смеялся, помногу играл с игрушками, которые делали специально для него. Деревянные солдатики, тряпичные куклы, глиняные свистульки — все это в изобилии было разбросано по комнатам усадьбы. Братья Алексей и Федор не теряли надежды на выздоровление и даже с разрешения Екатерины пригласили из Германии профессора Лодера. Но тот ничем не смог помочь, а в своих записях позже написал диагноз: morbus cerebri chronicus (хроническая болезнь мозга).
То, что это нейросифилис, высказали предположения врачи XIX века (психиатр Иван Балинский). А вообще, патологию Орлова всерьез в отечественной медицине никто не изучал: слишком мало фактологического материала. Так что оставим диагноз в качестве предположительного, но наиболее вероятного и вернемся к последнему году жизни Орлова.
Его сознание в 1783 году угасло окончательно. Граф перестал узнавать окружающих, и стал утрачивать базовые инстинкты: отказывался принимать пищу, ходить. Днями он лежал в закрытой спальне, и из-за ее дверей доносилось временами лишь невнятное бормотание. В марте братья перевезли его в Нескучное, где через месяц несчастный тихо угас — не герой, не безумец, а человек, лишенный самого себя.
Начинавший как герой античного мифа — любимец судьбы, человек действия, Орлов закончил как ребёнок, потерявшийся в незнакомом лесу. Его сознание рассыпалось, словно старый фарфор, и из трещин той когда-то цельной натуры, привыкшей подчинять себе людей и обстоятельства, проступила растерянность — тусклая, бездумная, лишённая смысла.
Так рушился человек, в чьих руках недавно ещё сходились нити власти и страсти, — не громко, не трагически, а тихо, как осыпается штукатурка со старого дворца, где давно уже никто не живёт.
Психические расстройства у правителей — нередкое явление в исторической летописи. Анналы разных эпох содержат множество упоминаний о душевных болезнях монархов и членов их семей. Однако случай баварского королевского дома является, пожалуй, самым показательным: 👇
