На Невском проспекте Санкт-Петербурга напротив Казанского собора установлено два памятника главным героям Отечественной войны 1812 года — фельдмаршалам Кутузову и Барклаю де Толли. На монументе Тысячелетия России в Новгороде эти два полководца тоже рядом. Как видим, российская власть по достоинству оценила вклад обоих в деле уничтожения «Великой армии» Наполеона, признав равенство военачальников.
Но почему тогда в массовом сознании два князя, два Михаила чуть ли не антиподы? Один непрерывно отступает, оставляя русские города неприятелю, другой — бьет врага «дубиной народного гнева». Один — выскочка, любимец императора и иностранец, не испытывающий к России патриотизма, другой — умудренный опытом вояка, плоть от плоти русского народа. Даже поговорки и присловья, и те ярко показывают степень любви и симпатии. С одной стороны «пришел Кутузов бить французов», а с другой — «болтает, да и только» (обидная переделка фамилии Барклая де Толли).
«Немецкий выскочка»
Имя фельдмаршала князя Михаила Богдановича Барклая де Толли в массовом сознании прочно привязано к Отечественной войне 1812 года. Но в народной памяти военачальник фигурирует скорее в качестве участника, но никак не героя. Кто настоящие герои? Конечно, Кутузов и Багратион. А Барклай? Отступал два месяца, потом сдал Смоленск, за это Александр I отстранил его от командования армией, поставил Кутузова и после этого произошло Бородино — переломное сражение Отечественной войны 1812 года. Примерно так подавалась история в советских школьных учебниках.
Историков сложно упрекнуть в необъективности и предвзятости, ибо отношение к Барклаю де Толли среди его современников было пропитано недовольством и желчью. И копилось оно годами. В 1809 году в Российской императорской армии насчитывалось 60 генерал-лейтенантов. Согласно старшинству производства (ранжирование имевших одинаковый чин офицеров), Барклай занимал в списке 47-е место. И тут Александр I производит Михаила Богдановича в генералы от инфантерии, обойдя 46 претендентов. Вот с того-то времени и пошли разговоры о «немецком выскочке» и «лизоблюде», которые накапливались годами и достигли пика к августу 1812 года, когда русская армия оставила французам Смоленск.
Однако император знал, что делал, и никакого лизоблюдства со стороны Барклая и близко не было. Просто офицер действительно умел воевать и делал это блестяще. Причиной его стремительного вознесения на вершину военной карьерной лестницы стали два события. Первое — битва при Прейсиш-Эйлау в феврале 1807 г. Тогда Барклай де Толли командовал арьергардом русской армии и сумел не только остановить Наполеона, но и контратаковать его, что в целом свело сражение в ничью.
Второе событие — невообразимый и невозможный для всех марш-бросок по льду Ботнического залива на Стокгольм в 1809 году. 250 верст по ледяной пустыне, пять ночевок на холоде без разжигания костров, сало и водка в качестве провианта и «сугрева». Результат: когда в окрестностях Стокгольма показались русские казаки, Швеция капитулировала, преподнеся российскому императору Финляндию на блюдечке с голубой каемочкой.
Отец военной разведки
Александр I отметил военный талант 48-летнего генерал-лейтенанта. А еще императору очень понравился план, разработанный Барклаем де Толли в 1809 году на случай возможной войны с Наполеоном. Тот предложил «скифскую тактику», а говоря военным языком — стратегическое отступление при сохранении армии, развертывание партизанской войны и применение метода «выжженной земли» (уничтожение всех важных для неприятеля объектов, запасов топлива, продовольствия и т. п.) Император понимал, насколько хрупок заключенный в Тильзите мир с Наполеоном, и предполагал, что вскоре Бонапарт поставит под ружье силы покоренной Европы и навалится на Россию.
Поэтому монарх поставил Барклая де Толли не только во главе армии, но и сделал военным министром, по сути, отдав в его руки всю подготовку к предстоящей войне. И генерал не подвел. За короткое время он переформатировал армию, введя в нее корпусную организацию, что повысило мобильность и управляемость. Уделил большое внимание тылу, подготовив запасы продовольствия и обмундирования. Увеличил штатную численность, проведя несколько внеплановых рекрутских наборов. Разработал два плана ведения боевых действий — один наступательный, другой оборонительный, тот самый «скифский».
А еще именно Барклая де Толли нужно считать отцом отечественной военной разведки. Это по его заданию русский резидент и военно-дипломатический агент князь Александр Чернышев внедрился в высшие парижские круги, подкупил капитана военного французского ведомства, который имел доступ к секретным документам, и снимал копии с полковых рапортов, отправляя их в Москву.
«Подлец, мерзавец, тварь!»
Но что со всех этих заслуг, если стратегическое отступление после начала войны 1812 года выглядело в глазах общества как позорное бегство, а сам Барклай де Толли предоставлялся трусом и предателем. В великосветских салонах Петербурга говорили не о крушении планов Наполеона дать русским генеральное сражение и разбить две армии поодиночке. Не о партизанском движении, чувствительно кусающим «Великую армию». И не о том, что она, словно масло по бутерброду, «размазывается» по России, вынужденная оставлять в каждом крупном населенном пункте по гарнизону, теряя тем самым в численности. Говорили о сдаче Смоленска, и о том, что Наполеон «провел наших, как простаков».
«Не можешь вообразить, как все и везде презирают Барклая. Да простит ему Бог и даст ему сознать и раскаяться во всем зле, которое он сделал», — писала в августе 1812 года великосветская дама Мария Волкова своей родственнице Варваре Ланской.
А в армии были еще категоричней. «Представить не можешь, — писал своей жене генерал Дмитрий Дохтуров, руководивший обороной Смоленска, — какой это глупый и мерзкий человек Барклай». Разумеется, такое отношение передалось и солдатам. Они в открытую ругали своего военачальника, называя «немцем» и переиначивали его фамилию в «Болтай да и только».
Но больше всех неистовствовал Багратион — храбрый полководец, любимец солдат, но не самый сильный стратег. «Барклай, может, хороший по министерству, но генерал не то, что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего отечества», — с горечью сообщал князь в послании генералу Аракчееву. В своих письменных откровениях Петр Багратион и вовсе не стеснялся в выражениях:
Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу!… Войска 2-й армии отважно сражались у Смоленска, но подлец, мерзавец, тварь Барклай отдал даром преславную позицию.
Конечно, такие оскорбления можно списать на горячий кавказский темперамент Багратиона, но и остальной офицерский корпус тоже был недоволен военным министром. Обычно тактичный генерал Ермолов отмечал, что при всех хороших своих качествах Барклай де Толли страдал недостатком: «нетверд в намерениях, робок в ответственности… Боязлив перед государем, лишен дара объясняться. Боится потерять милость его».
Решение Кутузова
Так что совсем не удивительно, что на волне народного гнева Александр I сместил Барклая де Толли с поста главнокомандующего и заменил его на Кутузова. Это дало дополнительный повод теперь уже совершенно в открытую изливать в адрес Михаила Богдановича всю желчь и недовольство, копившиеся годами.
А что же Кутузов? Продолжал тактику «скифской войны», отступая до Бородина и лишь там дав генеральное сражение. А после него русская армия продолжила движение на восток, оставив в конце концов Москву. За это решение ответственен Кутузов как главнокомандующий, и обществу это преподносится как гениальный тактический ход. Но что произошло на самом деле в Филях? Большинство членов военного совета горело желанием дать еще одно сражение. Правильно — русская армия в Бородинской битве сумела избежать разгрома и отступила, сохранив в целом свои порядки. И во многом, кстати, благодаря Барклаю де Толли, который командовал правым флангом.
Итак, офицеры один за другим высказываются за сражение. Беннигсен, Дохтуров, Коновницын, Ермолов, Раевский — все за то, чтобы бить французов. Один только Барклай де Толли против, и предлагает сдать Москву неприятелю. Кутузов, умный и, без сомнения, талантливый полководец, понимает правоту военного министра, но хитрый лис хочет разделить ответственность за сдачу Москвы. Вот, что пишет по этому поводу Алексей Ермолов: «Князь Кутузов, внимательно выслушав, не мог скрыть восхищения своего, что не ему присвоена будет мысль об отступлении». Получается, и здесь постарались набросить тень на Барклая.
Оцененный властью, но не народом
А у того сил терпеть травлю уже не осталось. В сентябре 1812 года он написал прошение об отставке. Генерал от инфантерии Михаил Барклай-де-Толли, прошедший с русской армией весь её печальный и нелёгкий путь — от Вильно до Тарутино, покинул расположение войск 4 октября. На этом его участие в Отечественной войне 1812 года завершилось. В той войне, которая полностью развивалась по его плану и дошла до своего победного финала. Вот только лавры за эту победу достались не ему.
И хоть генерала потом реабилитировали, дали в 1814-м фельдмаршальский жезл и памятник в 1837-м поставили рядом с Кутузовым, но все же не он вошел в историю с именем героя Отечественной войны. Почему-то считается, что власть у нас может ошибаться, а вот народ — никогда. И вот именно в народе фигура Барклая де Толли так и осталось нещадно критикуемой и нелюбимой. А Толстой и вовсе сделал ее бледной тенью Михаила Кутузова.
На этом фоне совершенно справедливы слова Пушкина, актуальные и по сию пору: «Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая де Толли потому, что Кутузов велик? Вы говорите, что заслуги его были признаны, оценены, награждены. Так, но кем и когда? Конечно, не народом и не в 1812 году».
