Природа северо-западной части Китая не очень похожа на глянцевые виды страны из туристических справочников. Вместо цветущего лотоса — сухая пустыня, вместо рисовых полей — каменистые горы. Ландшафт тут напоминает тот, что можно видеть в соседнем Казахстане или Киргизии. Да и среди местных жителей много мусульман, которые этнически ближе к народам Средней Азии.
Эта китайская провинция называется Синьцзян-Уйгурский автономный район, а коренное население в ней — уйгуры. Та самая нация, существование которой радикально изменило национальную политику Китая, заставив ее сделать резкий зигзаг. Именно за геноцид уйгуров Китай периодически и критикуют с трибуны ООН. Но чем провинился этот тюркский народ, который веками жил на территории, носившей когда-то название Восточный Туркестан?
Борьба за независимость
Отношения уйгуров и их нынешних пекинских властей никогда не были близкими. Через Восточный Туркестан в древности проходил Великий шелковый путь, поэтому Китай всегда стремился притянуть регион поближе к себе. Еще в I веке нашей эры империя Хань впервые подчинила себе уйгуров, но вассалами они оставались недолго. Потом на несколько столетий Китай погряз во внутренних конфликтах, и до Восточного Туркестана им не было никакого дела. Лишь в XVII веке на уйгуров вновь обратили внимание, проведя успешную экспансию.
Следующие три столетия Восточный Туркестан оставался горячим регионом, где вспыхивали восстания и шли боевые действия, приводившие то к образованию уйгурского эмирата, то (в соответствии с веяниями времени) революционной республики. Окончательно регион вернулся под крыло Пекина в 1949 году после прихода к власти коммунистов. С мировых карт исчез топоним «Восточный Туркестан» и возник Синьцзян-Уйгурский автономный район в составе Китая.
Китай времен раннего Мао Цзэдуна был «младшим братом» великого СССР, перенимая его политику по многим ключевым вопросам. Не стал исключением и национальный. Для 55 китайских малых народностей, включая уйгуров, Пекин разработал систему привилегий: налоговые льготы, квоты для поступления в учебные заведения и при трудоустройстве. В период проведения политики «одна семья — один ребёнок», меньшинствам разрешали отступать от жестких норм, в национальных районах и округах второй язык ходил наравне с китайским, а на руководящий пост в автономии всегда назначался представитель титульной нации.
Но в Тибете и Синьцзяне лояльность центральной власти воспринимали настороженно. Уйгуры и не прекращали бороться за свою независимость, создав подпольную Народно-революционную партию Восточного Туркестана. Постепенно ее методами борьбы становился терроризм. Ситуация особенно обострилась на рубеже XX и XXI веков — открытые нападения на представителей власти, стычки с полицией, митинги, перерастающие в вооруженные столкновения, их жестокое подавление, взрывы органов власти. И если с Тибетом власти Китая худо-бедно справлялись, то ситуация в уйгурской автономии грозила выйти из-под контроля.
Музеи из мечетей и блокпосты на дорогах
И Пекин начал действовать. Причем не просто так, а имея за плечами поддержку общества, читай, национального большинства. В начале 2000-х ханьцы (этнические китайцы) стали все чаще критиковать национальную политику «советского типа». Зачем нужны привилегии по национальному признаку, если нацменьшинства живут не хуже остальных? Да и это искусственное сохранение национальных культур не способствует интеграции в ханьскую среду, а наоборот, еще больше обособляет малые народы от общества. Вдобавок в Синьцзяне постоянно что-то взрывается, кого-то берут в заложники, убивают… Это мешает внутреннему туризму и снижает инвестиционную привлекательность округа.
В общем, китайские власти прислушались к мнению общества и решили поставить точку в уйгурском вопросе. Вот только одним искоренением терроризма они не ограничились, а принялись насильно интегрировать 12 миллионов уйгуров в китайскую среду. Ведь как было раньше? Синьцзян преимущественно аграрный район. И если в городах типа Урумчи еще можно было услышать китайскую речь, то в глубинке язык и вовсе не знали. Да что там язык, если люди, проживавшие там, живого китайца в глаза не видели.
Теперь все изменилось. Начиная с 2010 года, Синьцзян-Уйгурский автономный район стал постепенно возвращаться в «родную гавань». С терроризмом покончили быстро, просто наводнив округ армией и полицией, проведя несколько военных операций и масштабных облав. С пойманными не церемонились, отправляя всех подозрительных без разбора за решетку.
Разобравшись с экстремистами, власти принялись за интеграцию мятежного народа. В округе запретили уйгурский язык и письменность, стали изымать книги на уйгурском, закрывать национальные газеты. Потом взялись за мечети, просто разогнав всех священнослужителей и запретив жителям посещать их. Здания не демонтировали, не закрыли, а просто превратили в музеи, поставив около каждой мечети для верности полицейский пост. Эти же посты, обтянутые колючей проволокой, понатыканы везде — в городах, в селах, даже в крошечных аулах. Все дороги в округе через каждые 20–30 километров преграждают массивные блокпосты с тяжелыми стальными шлагбаумами и ежами, способными остановить даже танк.
Под прицелом объектива
Главной компонентой новой национальной политики Китая стала цифровизация. По сути, Синьцзян сейчас превращен в цифровой концлагерь, где все до единого жителя оцифрованы, учтены и находятся под неусыпным контролем. Такое кажется невозможным в мире, но только не в Китае. Каждый уйгур в Синьцзяне обязан установить на свой телефон специальное приложение JingWang Weishi. Оно передает в полицию идентификатор устройства, его модель и номер владельца, а впоследствии мониторит всю поступающую информацию, указывая пользователю на наличие опасного с точки зрения государства контента. Отказаться нельзя, а удаление приложения автоматически заносит человека в категорию опасных для общества.
Ну и камеры. Они в Синьцзяне везде — на крышах домов, на прикрученных к стенам кронштейнах, на фонарях и на специально поставленных металлических фермах. Оборудованные системой распознавания лиц, камеры легко идентифицируют человека, выхватывая его даже из плотной толпы. Кроме того, такие камеры научены распознавать подозрительные действия — например, избыточную концентрацию народа или нехарактерные жесты. Все это тщательно фиксируется, а найти потом человека не составляет особого труда.
В крупных уйгурских городах — Урумчи, Карамай, Хами, Кашгар — всё пространство разбито на блоки, и при переходе из одного квартала в другой уйгур обязан предъявить пластиковый ID, просветить сумку, сканировать зрачок, в некоторых случаях отдать для ознакомления свой телефон. Эта же процедура ожидает людей в банках, больницах и крупных супермаркетах.
Кроме того, улицы патрулируют броневики спецназа и бригады, составленные из добровольцев-уйгуров. Они периодически останавливают прохожих для проверки личности. По подозрение может попасть любой, и причиной остановки стать, например, растительность на лице. Борода у китайцев считается отличительным признаком религиозного экстремиста, поэтому уйгуры, испокон веков растившие бороды, сейчас ходят все гладковыбритыми.
Перевоспитание за колючей проволокой
Возникает вопрос — а каково наказание за несоблюдение уйгурами новых правил жизни? Ответ тут простой. Официальные власти его называют мягким словом «перевоспитание», а мировые правозащитники говорят о натуральных концлагерях. Таких в Синьцзяне много, еще больше в планах и на стадии строительства. Они представляют собой огороженные четырехметровым забором территории с колючей проволокой и вышками по периметру. Власти иногда показывают картинку оттуда — чистые, одинаково одетые мусульмане сидят за партами с учебниками китайского языка в руках.
Что в этих лагерях творится на самом деле, мало кому известно. Информация доступна только от тех, кто там побывал и каким-то чудом смог потом эмигрировать из страны. Таких единицы — сейчас пребывание в «воспитательном лагере» как клеймо, запрещающее не только выезд из страны, но и ограничивающее передвижение по ней. По словам очевидцев, заключенные-уйгуры в таких лагерях занимаются изучением китайского языка, материалов партийных съездов и глубоким погружением в ханьскую культуру. Кроме того, они слушают лекции, где их учат не быть мусульманами и не разделять людей по национальному признаку. Несогласных и непослушных наказывают физически — как в и в любом концлагере, в «воспитательной коммуне» имеется карцер.
Впрочем, уйгурские лагеря — это не Колыма времен ГУЛАГА. Пенитенциарная система страны хоть и строгая, но не кровожадная. К тому же цель таких лагерей, по-видимому, действительно перевоспитание, так как люди там не содержатся годами, а выходят в среднем через полтора-два года «исправленными» и готовыми к интеграции в общество.
Стоит полагать, что новая национальная политика на «укрепление коллективного самосознания китайской нации» (цитата по Си Цзиньпину) принесла свои результаты. Религиозный экстремизм в Китае отсутствует в принципе. Да и террористических актов в Синьцзяне больше никто не совершает. Некому. Уйгуры просто поняли, что им гораздо проще и безопасней действительно интегрироваться в общество, забыв о национальных корнях. Впрочем, другого выхода у них нет — свобода выбора балансирует между тюрьмой и «лагерем перевоспитания» с одной стороны и «быть как все» с другой.
Вместо заключения
Уйгурский город Чугучак граничит с Казахстаном. На контрольно-пропускном пункте Бакту оживление — в обе стороны скопились ожидающие досмотра фуры. Стоять долго — китайские пограничники и таможенники выполняют работу вдумчиво и скрупулезно. Среди многочисленных заборов, блоков и ежей совсем теряется небольшой полицейский участок на китайской стороне. Около него несколько десятков безбородых уйгуров стоят рядами, опустив руки по швам, окруженные полицейскими. Они не арестованы, они слушают обязательную политинформацию перед работой. Офицер заканчивает лекцию, сворачивает листок в трубочку, а потом взмахивает им словно дирижёрской палочкой. Над каменистой долиной раздается нестройное многоголосье — звучит песня «Без Коммунистической партии нет Китая». Это гимн коммунистов. А с недавнего времени — и всех «перевоспитавшихся» уйгуров.
Национальная политика Китая уже дюжину лет как идет своим путем. Общество относится в целом к ней положительно, так же как и к Мао Цзэдуну, который руководил страной 27 лет. Учитывая китайские «повороты не туда», такое отношение — это все равно что кто-нибудь в России сейчас принялся бы оправдывать сталинские репрессии конца 30-х 👇:
